— Простите, Дмитрий Сергеевич, а каков возраст этого… этой… гм… Этого автомобиля? — Товстолес даже пальцами пошевелил, изъявляя полную лояльность удивительному драндулету. — Подобные автомобили я помню ребенком, на них ездили немецкие офицеры во время оккупации.
— Полагаю, он примерно мой ровесник. Чтобы не соврать, года с 1944.
— Угу… — произнес Товстолес, чрезвычайно многое вложив в это короткое междометие.
— Да он исправный, не сомневайтесь, только у тормозов гидравлики нет, надо нажимать сильнее. Справитесь?
Михалыч честно попытался. Товстолес задумчиво сравнивал упитанную фигурку Михалыча с массивной тушей, колоссальными мускулами Маралова. Михалыч проделал круг, изо всех сил наваливаясь ногой, физиономия его побагровела.
— Смотри-ка, ездит! — отдуваясь, произнес он, останавливая удивительный автомобиль.
— На вашем месте, — культурнейший голос Товстолеса звучал особенно вежливо. — На вашем месте я потренировался бы как можно основательнее… Наверху нас ждут суровые условия.
Михалыч внял совету, и несколько часов гонял на «Люське» взад и вперед. После этих приключений Лена долго массировала ему правую ногу; с лица Товстолеса не сходило озабоченное выражение.
— Если на трассе никого больше нет, я доведу машину до места… Другое дело, что нога отвалится… Но что, если будут встречные?! Эта штука так тарахтит, что полагаться можно только на глаза, я не услышу этих встречных…
— Это как раз не опасно, Михалыч. Вы забываете, в какое время начнется наш путь. Совершенно очевидно, что мы поедем по совершенно безлюдной дороге.
Выехали 9-го в четыре часа утра, еще до рассвета. Только белая полоска стояла над тайгой, а умытая ночным дождем дорога представала девственно пустынной. И не убереглись: километрах в десяти от поселка какой-то бравый мотоциклист вылетел из-за поворота: мужик возвращался из тайги.
— Осторожно! — Товстолес не выдержал, чуть не схватил Михалыча за руку. Мотоциклист дал по тормозам, Михалыч съехал с середины дороги на обочину, оглянулся. Мотоциклист вроде цел, только бледный немного, и Михалыч поскорей прибавил газу.
— Михалыч… Вы обратили внимание на выражение глаз этого встречного?
— Несомненно. Очень странные глаза, а что?
— По-моему, он заметил, что с нашим автомобилем что-то не в полном порядке…
Но они, как ни странно, доехали.
— А вон и грузовик. — Товстолес произнес это очень многозначительно. Примерно таким тоном можно сказать: «ну вот и конец этому ужасу».
Но в каком виде грузовик! Хлопает дверца от ветра, из кузова выброшена запасная покрышка. Звериные следы вокруг машины, в одном месте из кузова оторваны какие-то щепки; словно кто-то подцепил кузов когтями и рванул.
— Вы ничего не замечаете?
— В грузовике Маралова побывали… Вы это имеете в виду?
— И побывали медведи…
— Почему во множественном числе?
— Следы разные!
Товстолес даже пожал плечами, возмущаясь невежеству Михалыча, приладился нести карабин на ремне, но так, чтобы держать все время руку на замке оружия.
— По-моему, вам тоже имеет смысл взять оружие на изготовку.
Михалыч озабоченно кивнул, взял двустволку поудобнее. Ученые перекусили и двинулись вверх, стараясь следить по сторонам.
— Давайте я все-таки впереди… Простите, но опыта у меня больше. Главное, контролируйте, чтобы не подошли сзади…
Михалыч кивнул, и Товстолес прошел этот путь впереди, всегда ухитряясь выбрать путь таким образом, что коряги и заросли оставались где-то в стороне. Так они шли, время от времени перефыркиваясь и ворча по-медвежьи: Товстолес полагал, что это имеет смысл делать «как дополнительный фактор создания безопасности», как он выразился.
Товстолесу пришлось даже хуже, чем толстому, нетренированному Михалычу: сказывался все-таки возраст. Через пять часов небыстрой ходьбы, около часу дня, они нашли кедр, на коре которого Маралов вырубил стрелку, и свернули. В этом месте Михалыч выстрелил в воздух, чтобы предупредить Маралова. Но предупредил он вовсе не только Маралова: уже на подступах к избушке на глине четко виднелись следы; под стенами избушки следы много раз перекрещивались, перекрывали друг друга. У человека неопытного вполне мог возникнуть образ толпы зверей, толкущихся под стенами избушки.
— Сколько их тут было?!
— Двое. Наши старые друзья, еще от грузовика.
Товстолес говорил коротко, отрывисто; он задыхался после перехода, хватал воздух ртом. Лицо у него покраснело, и он, остановившись, стал вытаскивать из маленькой темной баночки таблетку.
— Эгей!
Маралов высовывался из крохотного оконца избушки, улыбался во весь рот. Его приятное лицо буквально сияло от счастья.
— Здравствуйте! Вот и мы! Как вы тут!
Но вопил в основном Михалыч, Товстолес произнес разве что «Уф!», и присел на землю отдохнуть. И тут новый звук заставил буквально прирасти к земле ноги ученых: громкий, очень громкий вздох в избушке. Вздох завершился тяжелым нутряным ворчанием, и кто-то очень большой завозился внутри избушки.
— Э-эээ… Неужто поймали?!
— А как же! И вот что, налейте мне чаю… Тут меня его приятели всю ночь из избы не выпускали, не мог я ему дать воды, а мой чай он выпил в два счета!
— Ваш чай?! Он вас тоже поймал?!
— Не совсем… Просто ему тоже жарко, пить хочет. Он у меня пить попросил. Дал я ему, как человеку, поделился, а он ка-ак высосет всю кружку! — У Маралова даже лицо потемнело от такого коварства медведя.
— Хорошо, вы подошли, у меня уже во рту пересохло.