Медвежий ключ - Страница 128

128

Зверь, шедший рядом с первым мужиком, беспрерывно фыркал и ворчал что-то, повышая и понижая тон, все время изменяя ритм.

— Вы не могли бы повторить и мне…

Товстолес сказал это по-русски, но Толстолапый понял, и стал рассказывать с начала. Дорого дал бы Вовка Дягилев за то, чтобы понимать медвежий язык, а еще больше бы дал за то, чтобы никакого Толстолапого никогда бы не было в помине. Потому что рассказ Толстолапого был примерно тем, что называется у нас «объективка», и в этой объективке перечислялись охотники в избушках, люди на перекате, и вообще все остальные художества Вовки, накопившиеся за двадцать лет жизни в лесу.

— С виду не скажешь… Слабый такой, напуганный, — фыркал Михалыч удивленно.

— Ты умеешь говорить, а глупый, как новорожденный медвежонок, — отвечал Толстолапый ему, — слабаки — это самые опасные существа.

— Он убивал Говорящих потому что слабый? — заинтересовался Михалыч.

— Я так думаю. Другие думают иначе. — Толстолапого не волновали психологические подробности.

И наступила тишина, прерываемая только сопением и вздохами Вовки.

— Вы хотите его съесть? — прервал тишину Товстолес, говоря на медвежьем языке.

— Люди сами решают. Он не убивал Говорящих, Народ. Он убивал Говорящих, людей.

Опять наступила тишина.

— Если мы так решим, вы отпустите этого человека? — внес уточнение Михалыч.

— Да. — Толстолапый был предельно краток.

— Решать людям… Значит, решать нам с вами, Владимир Дмитриевич! Но что мы можем… — Михалыч разводил руками, пожал плечами с выражением полнейшего недоумения, — мы с вами не прокуратура, не суд, и у нас нет никакого права вершить судьбу этого человека…

— Меня просто поражает легкомыслие современной молодежи… (В бороде Михалыча преобладала седина, а старший сын окончил престижный московский ВУЗ и поступал в аспирантуру). Нет-нет, вы, конечно, не типичный представитель, я не хотел вас оскорбить… Но существуют пределы легкомыслия…

И Товстолес посмотрел на собеседника с такой беспредельной тоской, что пожилому Михалычу захотелось тут же исправиться, стать примерным членом общества, никогда больше не врать и не проявлять легкомыслия.

— Михалыч… Друг мой, если вы не способны совершить такой простой поступок, ну зачем вы вообще взяли в руки двустволку?!

— Ну ведь не против человека, — тихо уронил Михалыч.

— Против кого бы то ни было, преступившего законы Божьи и человеческие, — просто ответил Товстолес.

— То есть пристрелить его, и все тут? — Михалыч говорил так же тихо, с таким же спокойствием в голосе.

— А у вас есть другие предложения?! — Товстолес казался откровенно шокированным. — Нет, эта современная молодежь…

— Это не я! — заорал внезапно «подопечный», и заорал так, что все подпрыгнули. — Это не я! Это Гришка! Это все он, а я ни в чем не виноват. Граждане! Послушайте меня! Давайте я вам расскажу!

Вовка говорил около часа, не повторившись ни разу, и только тогда начал сбиваться, заводить очи к небу, мычать, блеять. Молча слушали его Михалыч с Товстолесом, только Михалыч раза два останавливал создание, записывал какие-то детали: фамилии участников той, давней экспедиции, сроки, от какого учреждения… Молча сидели медведи вокруг.

Наконец Михалыч сделал жест, Вовка охотно замолчал.

— Про людей на перекате — это правда?

— Он меня вынудил! Он… вы не знаете, что он за человек! Он вам загонит иголки под ногти, если это будет ему нужно!

— Значит, правда. А про охотников — правда? Ч-черт, надо записать, в каких избушках…

— Что, «про охотников»?!

— Убивал ты их? Жрал их? Или тоже все Григорий вынудил?

— Он убивал, я только смотрел!

— И ел мясо.

— Меня бы он убил! Вы не понимаете! Я выбирал между жизнью и смертью! Не было выхода!

— Иногда имеет смысл выбирать смерть. Потылицына тоже ты убил? Выстрел в живот, две недели назад?

— Тоже он!

— То есть он стрелял, или он заставил?

— Он стре… То есть нет, он заставлял! Он стоял сзади с винтовкой!

Михалыч перешел на фырканье:

— Когда он убивал человека в лесу, второй людоед был с ним?

— Второй людоед был далеко, — ответил Толстолапый, и Товстолес с Михалычем кивнули.

— Между прочим, что любопытно… Вы все твердите, что не прокуратура и не суд, а сами делаете их работу. Зачем, Михалыч? Для чего?

— Надо же узнать истину до того, как стрелять.

— Так вы эту истину уже знаете… Вам она неприятна, так это другой разговор. Что же до нашего подопечного… Когда-то я тесно общался с одним таким же человеком… Он был председателем колхоза до войны, комендантом во время войны и председателем колхоза после войны… мне казалось, вам тоже такие типажи не очень нравятся.

— Не очень, — засмеялся, замотал головой Михалыч.

— Ну вот и все.

И с этими словами Товстолес встал, держа наготове двустволку. Вовка Дягилев разразился новым словесным поносом, простирая руки к Товстолесу. И он, и все остальные ждали, что Товстолес поднимет двустволку к плечу, и ждали этого с разными чувствами. А старик выстрелил от бедра, словно это был автомат. Вовка страшно закричал, сложился вдвое. Случайно или нет, но стакан картечи пробил ему живот сразу в нескольких местах, в точности, как Потылицыну. Продолжая кричать, Вовка переставил ногу, сделал подобие шага в сторону Товстолеса, и старый ученый выстрелил второй раз. Крик оборвался, Дягилева отшвырнуло: пуля Майера попала ему в грудь, развернулась там свинцовой лепешкой и вышла под левой лопаткой, вырвав огромный кусок тела.

128